— Ну, с какой целью я буду знакомиться с порядочной девушкой? — искренне недоумевал я, слушая мамины предложения.
К тому времени я уже имел определённый вес в уголовном мире и считал себя самостоятельным человеком. Однажды, когда мама в очередной раз предложила мне встретиться с девушкой, но заранее предупредила, что она не еврейка и лупоглаза, я сказал, что лупоглазую я могу найти и еврейку, и отправился в Московскую хоральную синагогу на улице Архипова.
Если кто-то думает, что толпы еврейской молодёжи, собиравшиеся по праздникам возле синагоги, хотя бы в малейшей степени интересовались религией, тот глубоко заблуждается. Для широких еврейских народных масс это было единственное место, где можно было относительно просто найти себе жениха и невесту. Там я невесту себе не нашёл, но познакомился с Сашей Перельдиком. Перельдик был похож на Аполлона в годы расцвета его карьеры и вёл подпольные секции культуризма в разных концах Москвы. Это были непростые для частнопредпринимательской деятельности времена построения развитого социализма, и Саша бился в тисках безденежья и пристального к нему внимания со стороны правоохранительных органов.
— Так жить невозможно, — говорил он мне, — я должен уехать из СССР, не смотря ни на что. На мизерную зарплату я жить физически не в состоянии, а воровать и брать взятки, как ты, я не буду, так как не желаю садиться в тюрьму принципиально.
— Да я не ворую, — оправдывался я, — мне люди сами дают.
В то время я работал врачом-психиатром и выставлял за умеренную плату диагноз «эпилепсия», который был совершенно не совместим со службой в армии. В те годы Советский Союз приступил как выполнению своего интернационального долга по просьбе Афганского правительства, и мои услуги пользовались устойчивым спросом.
Однажды Перельдик радостно сообщил мне, что собирается покинуть пределы Союза Советских Социалистических Республик и поселиться в Перу, с перспективой в дальнейшем осесть в Соединённых Штатах Америки.
— Почему ты решил, что тебя выпустят? — спросил я. Вопроса о том, что могут не впустить в Перу или США, тогда не у кого не возникало.
— Я женюсь на перуанке, — сообщил мне Саша.
— На Пуанкаре? — переспросил я. Обычно Перельдик звонил мне между двумя и четырьмя часами ночи. И в этот раз он побеспокоил меня ровно в 3 часа 15 минут по Московскому времени. Спросонья я решил, что Саша обольстил покойного Пуанкаре, который был президентом Франции после Первой мировой войны.
— На гражданке государства Перу, — раздражённо разъяснил он мне, — ты будешь моим свидетелем на свадьбе.
По дороге в общежитие университета имени Патриса Лумумбы, которого Саша почему-то называл Тамтамом Клумбой, мне было сообщено, что Перу является удивительной страной. При относительно высоком уровне преступности там совершенно нет изнасилований.
— Почему? — удился я.
— Потому, — по дружески разъяснил мне Перельдик, — что изнасилование — это половой акт, при котором партнёрша сопротивляется. А с перуанкой этого случиться в принципе не может.
— Полового акта с ней случиться не может? — недоверчиво переспросил я.
— Ну, ты тупой, — почему-то радостно констатировал Перельдик, — впрочем, это вообще характерно для советских граждан. Перуанки ни при каких обстоятельствах не сопротивляются. Не бывает такого, что кто-то из них не была согласна. Это заметили ещё испанские завоеватели, о чём и доложили Колумбу.
В дальнейшем выяснилось, что всей правды о перуанской женщине Перельдик мне всё же не раскрыл. Перуанку нельзя изнасиловать в первую очередь потому, что из-за её уродства ни одному мужчине и в страшном сне не придёт в голову мысль о совершении с ней полового акта. Даже в извращенной форме.
Невеста Перельдика была истинной дочерью своего народа.
— Красавец и чудовище, — охарактеризовала любящую пару свидетельница со стороны невесты, — Fantastic Flower — two (Аленький цветок — два), киностудия Метро-Голдвин-Мейр, режиссер Альфред Хичкок.
— Не слушай её, — сказал Саша, — она живёт с моей невестой в одной комнате в общежитии и известна как агент КГБ.
— Нина, — представилась агент КГБ, — но в университетском общежитии меня зовут Белой Женщиной.
— Было бы странно, если бы Вас называли женщиной зелёной, — пролепетал я. Её руку выпускать из своей мне совсем не хотелось. Пока я держал её за руку, выяснилось, что в ЗАГС мы должны ехать завтра рано утром. В последний вечер своей холостяцкой жизни Перельдик вместе со мной отправился осматривать достопримечательности общежития. Из достопримечательностей в тот день самым примечательным было празднование палестинским землячеством «Дня земли». По мнению Перельдика, народные гуляния по случаю этого праздника без нашего участия не будут иметь должной красочности. «День земли» палестинские студенты отмечали в небольшом актовом зале, где в момент нашего появления демонстрировался документальный фильм о борьбе с сионистским врагом. На экране палестинские подростки бросали камни в израильских солдат. Израильские солдаты, как это обычно бывает, получили приказ: «Не стрелять, пока тебя не убьют», и на град камней никак не реагировали. Безнаказанность пьянила кровь не только юношеству. Неожиданно древняя палестинская старуха швырнула в сторону солдат здоровенный камень. Присутствующие в зале выразили бурное восхищение мужественной женщиной-патриоткой. А тем временем на экране появились кадры, красноречиво свидетельствующие о зверствах израильской военщины. Солдаты поймали одного из героических камнеметателей и тащили его в машину.
— Браво, брависсимо, — принялись орать я Перельдик, — бис, требуем повторный выход на бис!
Присутствующие перенесли свои взоры с экрана на нас. Как обычно сопровождающий меня Кузьменко к мордобою относился исключительно тепло ещё со времён службы в дивизии имени Дзержинского. Он открыл окно, через которое мы должны были покинуть помещение при первых признаках появления милиции и, сидя за столом, с аппетитом пережёвывал солённые помидоры, которыми он всегда закусывал «Столичную». При этом солдатский ремень с утяжеленной свинцом пряжкой, который Кузьменко носил к любым брюкам, лежал возле его правой руки, непосредственно в тарелке с салатом.
Перельдик, в свободное от культуризма время, грешил айкидо и не выходил из дома без галстука, на внутренней стороне которого крепился элегантный металлический прут. Я был практически безоружен, если не считать металлических пластин вшитых в рукава моей куртки. Численное преимущество нашему противнику мало что давало, так как подойти к нам можно было только спереди из-за стоявших столов с выпивкой и закуской. Но, к разочарованию Кузьменко, драки не произошло. В нашу сторону направился только один из присутствующих, причём не самый крепкий, и, на приличном русском языке, сообщил, что ценит юмор, и пригласил нас к столу. Отказываться было неудобно. Кузьменко интеллигентно убрал из салата пряжку и предложил выпить в честь праздника.
Выяснилось, что наш новый знакомый родом из Саудовской Аравии и учиться на историческом факультете университета. Кузьменко проникся к нему большой симпатией, но осудил за непрактичность.
— Ну, зачем ты пошел на исторический факультет? — спросил оно своего нового друга, — ну, будешь работать учителем в школе и получать две копейки. Хорошо, если в парторги выберут. А если нет?
— Учусь ради знаний, — разъяснил ситуацию будущий историк, кладя в рот маринованный гриб — я нефтеналивной принц, в деньгах не нуждаюсь.
— Вот чудило, — удивился Кузьменко, — да были бы у меня деньги, я бы дальше первого класса ни в жизнь учиться бы не пошёл.
— Ну и чем бы ты занимался? — спросил нефтеналивной принц, не оставляя в покое маринованные грибы.
— Да отдыхал бы, — убеждённо заявил Кузьменко, — Купил бы тренажёры, штангу и качался бы себе с утра до вечера.
— А действительно, — доверительно, как иностранец иностранца, спросил Перельдик, — чему Вы собираетесь себя посвятить после окончания университета?
— Да хотелось бы заняться завоеванием мира, — ответил нефтебрызгающий принц, — ещё я мечтаю об обращении Руси в ислам. Хотя я отдаю себе отчёт в том, что сделать это будет не так просто.
Кузьменко это предложение очень понравилось.
— Ну, ты молоток, — давясь от смеха, сказал он, — самое главное не опускай руки на полпути, не теряй оптимизма. И тогда у тебя должно всё получиться.
— Я постараюсь следовать вашему совету, — пообещал их нефтяное величество, закрывая вопрос с маринованными грибами, — А вы что делаете в общежитии?
— Я женюсь на перуанке, — чистосердечно признался Перельдик, — а эти двое мои подельники.
— Я ещё недостаточно хорошо владею русским языком, — посетовал их нефтяное величество, — слово «женюсь» я знаю только в значении «создать семью, вступить в брак». Так что я не понял, что Вы собираетесь делать с перуанкой?
Слово «женюсь» не имеет другого значения, — с вызовом сообщил Перельдик, — я собираюсь с ней вступить в брак.
— У нас, в Саудовской Аравии, это иногда тоже встречается, — поведал принц, — обычно это происходит, когда пастухи, после длительного кочевья в пустыне, начинают заниматься скотоложством с подвластными им животными. Но у нас обычно этим занимаются с ишаками.
— Правда, Сань, — оживился Кузьменко, — Я всё понимаю, это сладкое слово «свобода»... Но как ты с ней трахаешься? Она же на внешность жуткая.
— Когда мы занимаемся любовью, я стараюсь как-то отвлечься, думать о чём-то приятном, — объяснил Перельдик, — обычно я стараюсь представить себе «les monstres sur la cathédrale de la Notre–Damm de Paris» (химеры на соборе Парижской Бога матери). Свобода требует жертв. В истории описаны случаи, когда за свободу лучшие люди своей эпохи отправлялись в Сибирь, шли на костёр, ложились на плаху. Но Вы совки. Вам этого не понять.
— В Сибирь я бы ещё пошёл, — сознался Кузьменко, — но в постель с ней нет. Зверствовать над собой я никому не позволю.
Прочувственная речь Перельдика в защиту идеалов свободы и меня не оставила равнодушным.
— Саша, сейчас ты мне напоминаешь Троцкого, — сообщил я жениху, — ты тоже ведёшь себя как политическая проститутка.
— Не скрою, моя невеста страшна, — с пафосом сказал Перельдик.
— Да как такое скроешь, — согласился с ним Кузьменко.
Но Перельдик продолжал говорить, не смотря ни на что:
— На пути к свободе меня не остановят никакие трудности. А Вы просто завидуете моему счастью.
— Особенно нефтеналивной принц, — съязвил я.
— Вы напрасно иронизируете, — отметил нефтедобывающее величество, — Я бы с удовольствием стал бы обладателем как перуанки, так и её соседки по комнате, Нины. Она справедливо считается самой красивой студенткой на нашем курсе. Будущую супругу Перельдика я бы подарил своему младшему брату. Ребёнку только десять лет, а он уже собрал вполне приличный зоопарк, хотя отдел животного мира Анд у него пока бедноват. Сашина невеста могла бы занять подобающее ей место между пумой и ламой.
— Ну, а Нина тебе зачем? — похотливо ухмыляясь, спросил Кузьменко.
— Украсила бы собой мой гарем, — объяснил Нефтеналивайкин. — В среде нефтеналивных принцев существует красивый обычай брать в качестве первой жены женщину красивую. В этом случае при подборе последующих супруг у тебя будет достойная точка отсчёта.
— С формированием гарема тебе придётся подождать, — сообщил я принцу, — в жёны её возьму я. Она украсит собой мою комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол».
Кузьменко хмыкнул и через десять минут привёл кипящую от возмущения Нину.
— Что за манеры? — спросила она, румяная от негодования, — вместо того, что бы подарить мне букет полевых цветов и отвести в кинотеатр «Витязь» на просмотр фильма «Чапаев», он посылает своего телохранителя, который сообщает, что мне придётся перебраться в комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол». При этом мне даётся пять минут на сборы.
— Тебе можно было дарить только розы, — разъяснил я свою позицию, — но роз я решил не дарить, что бы ты случайно не уколола палец.
— Но вахтёр не выпустит нас из общежития среди ночи, тем более с чемоданом, который я не могу закрыть, — продолжала гнуть свою линию Нина.
На глазах Кузьменко выступили слёзы. Сама мысль о том, что кто-то осмелиться помешать ему пройти, тронула его до глубины души.
— А может быть всё-таки ко мне в гарем? — переспросил нефтяное величество, — комната в коммуналке возле метро Сокол… Это звучит ветрено.
— Опять? — переспросила Нина, — вот пожалуюсь Кузьменко, он тебе быстро «день земли» сделает.
— Не обращай на них внимания, — сказал расстроенному принцу Перельдик, — просто в Советском Союзе не любят иностранцев. Они нам просто проходу не дают, завистники.
— Тебе легко так говорить, — меланхолично заметил принц, — ты завтра женишься. А мне Белая Женщина третьи год сниться.
— Возьми себя в руки, — настаивал Перельдик, — это всё провокации КГБ. Мы, иностранцы, не должны терять бдительности.
— Все-таки очень хотелось бы взять в руки не себя, а её, — с грустью констатировал его нефтеналивное величество принц.
— Но это просто хамство! — жаловалась на следующее утро моя будущая жена Нина. — Меня, представительницу коренной национальности, русскую красавицу с румянцем во всю щеку и с огромными синими глазами, в моей же родной стране, в России, не хотят брать в жены из-за моей национальности. И кто? Человек, который запивает мацу кровью христианских младенцев, и желтухой заразиться не боится.
При этом ее редкой красоты физиономия пылала от возмущения, а одета она не была. Через восемь лет она, угрожая мне разводом, уговорила меня уехать в Израиль. Я ехать не хотел.
