Мы вышли из гостиницы и идем по парку, который называется вилла Боргезе. Парк велик и шикарен. Огромные деревья, король Умберто на лихом коней на огромном пьедестале, что-то празднующие карабинеры в мундирах с широкими красными лампасами провожающие моего румяного ангелами откровенно томными взглядами...
...Она впервые в Италии в частности и заграницей вообще, но успела произвести фурор уже вчера, когда мы только вселились в гостиницу.
Гостиница, которую я нашел через интернет, с достоинством сообщала о своих пяти звездах, но такой роскоши в интерьерах я не ожидал. Эрмитаж меркнет.
Поставив сумки мы пошли в бассейн. Смыть дорожную пыль. Когда я помогал румяному ангелу снимать халат в водоеме все замерло. А ведь все купающие были приличные люди. Судя по цене за номер. А, глядя на моего румяного ангела, ведут себя как перевозбудившийся шимпанзе.
После бассейна мы пошли в ресторан, где присутствующие тоже вели себя неспортивно.
— А где официантка?
— В ресторанах такого уровня официанток не бывает. Только официанты...
...— Спроси его какое мясо мы едим.
— Он говорит, что ты кушаешь яйца молодого быка.
— Но оно же мягкое!
— Он говорит, что синьора истинный знаток. И что мясо такое мягкое потому, что молодого быка зарезали сразу после ночи любви.
Взгляд, который она подарила похожему на папу римского официанту, вечный город не видел со дня последнего взятия Рима варварами.
— Он хам, твой официант, переведи ему. И, кстати, откуда ты знаешь итальянский язык?
— Я люблю бывать в Италии, это центр европейской культуры. Итальянские архитекторы построили Париж точно также как они построили Кремль или Петербург. Поэтому я знаю несколько общеупотребительных выражений. Вот и весь мой итальянский.
— А как же ты перевел про зарезанного после ночи любви быка?
— Это был литературный, а не построчный перевод. Я постарался воспроизвести всю импрессию рассказа официанта, передать выразительность взгляда, с которым этот много повидавший на своем длинном официантском веку римлянин смотрел на тебя. Уверенную мягкость движений его рук, которыми он подавал тебе пищу. И в результате у меня получилась новелла о погибшем быке и его яйцах со сложной судьбой.
— А почему на эти металлические тарелки они кладут кружевные салфетки?
— Как тебе могло придти в голову, что после прошедшей ночи я буду кормить тебя из металлических тарелок!? Ты кушаешь с серебряной посуды, на которую кладут кружевные салфетки чтобы она не поцарапалась.
— Да? Ну если ты такой декабрист, то почему в столь дорогой ресторан ты оделся так небрежно? Меня ты сводил в такой шикарный магазин и нарядил сюда как куклу. А сам оделся так, как будто собрался на даче картошку копать.
— Вот приедем в Милан, где я тебя отведу на улицу имени товарища Наполеона, там ты купишь себе наряды и, что для меня особенно важно, нижнее белье. В Милане кроме покупок женских игрушек все равно делать нечего. Кстати, не забудь там же купить себе паранджу.
— Зачем мне паранджа? Я что, мусульманка?
— Ты не мусульманка, ты комсомолка, это я знаю. Паранджу, мой румяный ангел, первые мусульмане стали одевать на своих любимых жен, когда в их гаремы начали попадать белокожие рабыни из северных стран. Под жарким аравийским солнцем их лица покрывались пигментными пятнами, отчего любимые жены первых мусульман теряли товарный вид. Остальные жены лицо не закрывали — такая накидка мешала работать. Это потом они стали закрывать свои лица, чтобы показать свой статус якобы любимой жены.
— А я тут причем?
— А при том, что после Милана мы поедем в Ниццу. Купаться там нельзя — вода холодная. Но солнце светит. А погулять тебе придется — отель Негреску, ресторан Шантеклер, то да се. На всю Ривьеру у нас три дня. Кожа у тебя белая, к вечеру обгоришь.
— Не хочу паранджу, я кремом намажусь...
Я ее вел на пьяцо Навона, но она увидела витрину и так на меня посмотрела... После магазина она была готова на все и я этим злоупотребил.
— Такой огромный кусок шоколада я не съем.
— Это не шоколад, это трюфель в шоколаде. Ешь.
— Ты хочешь, чтобы этим трюфелем я вырвала прямо на уличного музыканта? Он так хорошо играет...
...А тут ты со своими рвотными массами. Ладно, уговорила. Разломай эту шоколадную котлету и съешь только трюфель. Хотя играет музыкант не очень хорошо с точки зрения техники. Просто он итальянец и мелодия итальянская. Он чувствует мелодию потому, что автор мелодии и ее исполнитель принадлежат к одной культуре, а потому исполнение великолепно. Несмотря на технические огрехи.
— О чем он, кстати, поет?
— Он отрицает обвинения в кастрации.
— В этом месте пожалуйста подробнее.
— Европейская музыка — это музыка итальянская в своей основе. Не итальянцу понять ее до конца не дано. Именно поэтому Моцарт и убил своего учителя Сольери.
— Чудовищная ложь недостойная наследника великой сионистской мечты. Это Сольери убил Моцарта. Я знаю...
— Философию придумали, кстати, тоже итальянцы. Итальянские философы гуманисты Кампанелла, Гастелло и Чикатилло...
— Ты еще скажи, что Бердяев итальянец. Все говорят что он еврей...
...Италию населяют два абсолютно разных народа. Жители северной Италии спокойные часто блондинистые европейцы. Именно поэтому ВСЯ промышленность Италии на находится севере.
Южная Италия совсем другая. Это мелкие черноволосые подвижные откровенные южане, часто обвиняемые бывалыми проститутками в грубости и животной ненасытности. Именно эти героические патриоты создали мафию и образ итальянского иммигранта в американских фильмах. Американцы итальянского происхождения это только южане. Из северной Италии эмиграции никогда не было, там всегда хорошо жили. В одно государство эти два народа объединились относительно недавно, в 1861 году. До этого они даже говорили на фактически разных языках.
...На пьяцо Навона мелочевкой торгуют индусы. Рядом с нами южноафриканская женщина тамильского происхождения жадно пожирает все тот же трюфель в шоколаде. Чуть дальше итальянская певица эритрейского происхождения бьет длинными тонкими пальцами в барабан. Там же рекламный плакат телефонной компании. Красивые женские лица в количестве трех. Под лицами надписи соответственно на румынском, албанском и арабском языках.
Народы европейских стран, естественно вымирая, замещаются. Секса становится все больше, а детей все меньше, и монастыри становятся ареной сенсационных выступлений и зрелищ эротического свойства. Так сердце европейской культуры уходит в небытие вместе со всей Европой.
